Пусть все катится к черту, подумала она, вскидывая голову и отбрасывая за спину копну темных кудрей. Она хочет иметь свой дворик, маленький сад, кухню, в которой сможет готовить изысканные блюда, изученные на кулинарных курсах.

Но все, чего она до сих пор добилась от Тома, это «когда-ни­будь». О, когда же наступит это «когда-нибудь»?

Кипя от возмущения и отвращения, Сьюзен опустилась на песок, сняла туфли, устремила взгляд на волны, тихо набегав­шие на арендованную ими лодку. Дурацкую лодку, на которую у

Тома нашлись деньги, потому что, видите ли, ему хочется рыба­чить каждое утро на этом дурацком острове!

А ведь у них уже достаточно денег для первого взноса. Она оперлась локтями о колени и угрюмо посмотрела на плывущую над головой луну. Как же ей хочется жить в том милом домике на Персиковой улице. Она уже все разузнала, изучила и креди­ты, и ежемесячные взносы, и ставки процентов.

Конечно, первые пару лет им придется нелегко, но они спра­вятся. Она была так уверена, что Том изменит свое мнение, ус­лышав о том, как они вырвутся наконец из бесконечного круга ежемесячных платежей за квартиру! Но у нее ничего не вышло.

И последний удар – Мэри Элис и Джим собираются поселиться в том самом прелестном квартале. С каким упоением рассказывали они о магнолии на переднем дворе и маленьком патио[4]за кухней!

Сьюзен вздохнула и пожалела, что рассказала Тому о своих планах, не дождавшись возвращения в Атланту. Там было бы легче обработать его. Она прекрасно знала, как важен выбор времени в общении с ее мужем. Однако восторги Мэри Элис и Джима так расстроили ее, что она не смогла удержаться.

Ну ничего! Когда они вернутся в Атланту, она покажет Тому тот дом на Персиковой улице, даже если ей придется тащить его за уши.

Сьюзен услышала шаги за спиной, но не обернулась.

– Если ты хочешь помириться со мной, Том Питерс, то зря пришел сюда. Я не перестала злиться на тебя. Может быть, ни­когда не перестану! – Разъяренная тем, что он даже не пытается разубедить ее, она обхватила руками колени. – Можешь воз­вращаться и ковыряться в своей чековой книжке, раз тебя ниче­го не интересует, кроме нее. Мне больше нечего сказать тебе.

Поскольку молчание за спиной затянулось, Сьюзен стиснула зубы и все-таки повернула голову.

– Послушай, Том… О! – Она увидела незнакомое лицо, и ее щеки вспыхнули от смущения. – Извините. Я приняла вас за кого-то другого.

Он улыбнулся, обворожительно улыбнулся, веселые искорки зажглись в его глазах.

– Ничего. Я тоже собираюсь думать о вас как о ком-то другом. Сигнал тревоги сразу вспыхнул в ее мозгу, но она не успела закричать. Не успела даже почувствовать удара.

Конечно, и это не будет совершенством, решил он, изучая женщину, лежавшую без сознания у его ног. Импровизация. Он не планировал этот эксперимент. Просто ему не спалось. Пол­ночи он думал о Джо, и сексуальное желание было сегодня осо­бенно острым.

Он очень, очень сильно сердился на Джо! И это только уси­ливало его желание.

И вдруг – как подарок судьбы – эта прелестная брюнетка. Сидит на пляже у воды, в колеблющемся свете луны… совсем одна.

Мудрый человек не смотрит дареному коню в зубы, подумал он, с тихим смехом поднимая ее на руки. Придется отойти не­много подальше. На тот случай, если старина Том – кем бы он ни был – решит прогуляться к бухте.

Она оказалась легкой, да он и не возражал против физичес­кой нагрузки. Фальшиво насвистывая, он поднялся в узкий проход между дюнами. Ему понадобится лунный свет, поэтому он решил остановиться на краю топкой низины. Здесь очень живописно, подумал он, опуская ее на землю.

И пустынно.

Он воспользовался своим ремнем, чтобы связать ей руки, и одним из шелковых шарфов, которые всегда носил с собой, – для кляпа. Сначала он раздел ее, с удовольствием обнаружив, что тело у нее аккуратное и спортивное. Когда он стаскивал с нее джинсы, она слегка застонала.

– Не тревожься, дорогая, ты очень красива, очень сексуаль­на. И лунный свет тебе к лицу.

Он достал фотоаппарат – зеркальный «Пентакс», которым обычно делал портреты, – и с удовлетворением вспомнил, что зарядил его не очень чувствительной пленкой. Большая вы­держка позволит подчеркнуть детали, сделает снимок контраст­ным. Конечно, придется потрудиться в лаборатории, чтобы до­биться совершенства.

Как упоительно предвкушение совершенства!

Тихо насвистывая, он закрепил вспышку и до того, как за­трепетали ее веки, успел сделать первые три снимка.

– Хорошо. Хорошо. Теперь я хочу, чтобы ты пришла в себя. Медленно. Несколько крупных планов этого красивого лица… Все-таки глаза – самое упоительное в женщинах!

Когда ее глаза открылись, затуманенные болью, он быстро защелкал затвором.

– Прекрасно, просто прекрасно. Смотри сюда, прямо сюда. Вот так, малышка. Смотри в объектив.

Он с восхищением поймал момент, когда она постепенно на­чала понимать, что происходит, и в глазах ее отразился страх. Но стоило ей зашевелиться, он отложил камеру. Ее движения смажут отпечаток, а у него нет с собой более чувствительной пленки. Продолжая улыбаться, он поднял пистолет, лежавший на его аккуратно сложенных джинсах. И показал его ей.

– Теперь я хочу, чтобы ты не двигалась. Я хочу, чтобы ты ле­жала неподвижно, абсолютно неподвижно и делала все, что я прикажу тебе. Ты поняла меня, не так ли?

Слезы появились в ее глазах и заструились по щекам. Но она согласно кивнула: ужас затуманивал мозг, и, хотя она старалась лежать неподвижно, сильная дрожь сотрясала ее.

– Я хочу только сфотографировать тебя. У нас просто фото­съемка. Ты же не боишься, когда тебя фотографируют? Ты ведь такая красивая женщина.

Он отложил пистолет, снова поднял фотоаппарат и победно улыбнулся.

– Теперь вот чего я хочу от тебя. Согни колени. Ну же, вот так. И поверни их влево. У тебя красивое тело. Почему же нам не сфотографировать его в самом выгодном свете?

Она сделала то, что он приказал, но ее взгляд не отрывался от пистолета. Металл блестел, сверкал. Он просто хочет фото­графировать, сказала она себе, еле дыша и содрогаясь. А потом он оставит ее в покое. Он уйдет. Он не причинит ей вреда.

Ужас набухал в ее глазах, окрашивал кожу в молочно-белый цвет и заставлял его тело бешено пульсировать от желания. Его руки задрожали, и он понял, что не может дольше тянуть, пора переходить к следующему этапу.

Когда он аккуратно положил камеру на рубашку, у него уже нестерпимо стучало в висках. Очень нежно он положил руку на ее горло и заглянул в глаза.

– Ты прекрасна, – прошептал он. – И беспомощна. Ты зна­ешь это, не правда ли? Ты ничего не можешь сделать. Я контро­лирую ситуацию. Вся власть в моих руках.